ДомойОкончание. Начало >>>
Тут она соврала во второй раз. Расчёт ей выдали, но ведь впереди жизнь, впереди неизвестность, и деньги ей, ой как будут нужны. Да это и не деньги это вовсе, не так их и много у неё, всего на несколько дней, но всё-таки это были деньги. Это была защита, это была надежда и спокойствие хотя бы на несколько дней. С деньгами ей не придётся голодать, мучительно страдать от навязчивых мыслей о завтрашнем дне, думать, где найти кусок хлеба. Отдать последнее она просто не могла. Что ждёт её там, «дома», в Балахте?
– Срочно свяжитесь с Ужуром, – сказал начальник поезда милиционеру, и сразу стало ясно, кто здесь главный. – Выяснишь, сопроводишь и сдашь там в транспортную. А вы, Анастасия Михайловна, побудете с ней.
– Я никуда не пойду. Я здесь буду... – запротестовала Валя.
– Пойдём ко мне. Мне ведь работать надо, – взяла за локоть проводница Валю и повела в свою келью в другом конце вагона.
Милиционер ушел и вскоре вернулся в купе проводницы.
– Будь здесь! – приказал он Вале. – К обеду будем в Ужуре. Не вздумай сбежать!
– Не... Я не сбегу, – заверила милиционера Валя.
Да и куда ей бежать-то? Она была радёшенька тому, что с поезда не сбросили. Ребятишек вон назаровских согнали. Как они теперь до Назарово доберутся? Ей-то вон как повезло, а они теперь пешком будут идти пятьдесят километров... Скорей бы поезд тронулся, что-то долго стоит... Но наконец-то впереди нервно зафукал паровоз. Вагон содрогнулся, потом медленно покатился. И вокзал, и перрон, и толпа стали проплывать мимо окна. Слава богу! Валя поехала дальше, а из головы не выходили мальчишки. Она теперь точно доедет до места, да ещё и под охраной, а они... И Валя не утерпела, спросила у Анастасии Михайловны, когда та вошла в свою бытовку:
– А ребята-то теперь как?...
– О, господи, она ещё о них беспокоится... Едут твои товарищи, позаскакивали уже на ходу. Ни увечья, ни греха не боятся. Калечатся, а всё равно цепляются. Дружки они твои что-ли?
– Нет, я их не знаю.
– Чего же беспокоишься?
– Жалко...
Валя подумала ещё и о тех двоих фэзэошниках. Ну, те-то наверняка приедут куда надо. Опытные, вон как шустро сиганули из тамбура...
Проводница положила на полку флажок, повесила фонарь, устало вздохнула, присела на постель. Это была уже не молодая женщина, однако непотерявшая былой привлекательности. В тяжкие времена основная ноша труда и забот ложится на женские плечи, и женщины быстро стареют. На вид ей было лет пятьдесят, но, присмотревшись, можно было дать и меньше. Привычная к работе и хлопотам, она тут же поднялась и принялась готовить чай, подступила к Вале с расспросами.
– У тебя покушать-то что-нибудь есть?
– Нету.
– Зачем едешь в Ужур? У тебя там кто-нибудь есть?
– Нету.
– А с завода выгнали?
– Отчислили. Я малолетка.
– В городе-то можно было остаться?
Валя пожала плечиками. Наверное, можно было, но она рванулась «домой». Она обиделась. Она растерялась перед городом. Она испугалась города.
– Господи, куда же ты? К кому? Кто тебя там ждёт?
Валя ничего не могла ответить. Она просто ехала в привычную местность, ехала в надежде на лучшее, ехала успокоить душу. Душа просила близкого, своего, родного. Если для выросшего в семье своей гаванью, дымом Отечества являются стены родного дома, родители, братья и сестры, то для Вали все этим был детдом, в который она уже не могла вернуться, да разлетевшиеся по стране воспитанники. Город что-то сдвинул в ней, пошатнул. В знакомом селе, в знакомой местности Валя надеялась найти знакомых, обрести душевное равновесие.
– Ну подвигайся, будем чай пить, – пригласила Анастасия Михайловна. – Господи, прости грехи наши...
Начались расспросы про родителей, детдом, про дальнейшие планы. Но какие могут быть планы у четырнадцатилетней девчонки, не имеющей ни крова, ни средств к существованию, ни надёжного тыла?
Родителей своих Валя не помнила, знала только из уст воспитателей, что они оказались «врагами народа» и были репрессированы.
Из ранних, детских воспоминаний осталась лишь бомбёжка. Помнит взрывы, суету толпы, сестрёнку старшую, прикрывавшую её своим телом. Сестра наваливалась на Валю, обхватывала руками. Вале было тяжело, и она всё возмущалась: «Зачем меня придавила? Пусти, я не хочу!». Четвертый год шел ей тогда. Валя не помнила конкретной обстановки. Это была, скорее всего, колонна беженцев. Её бомбили. Было много шума, криков. Они-то и врезались в память. Всё дальнейшее, вплоть до Балахтинского детдома, она хоть и смутно, но помнит. Помнит пересылку, по словам детдомовских работников не то в Пятигорске, не то в Кисловодске и длинную дорогу в Сибирь. Сестра осталась там, на дороге, среди взрывов, и что с ней случилось дальше ей неизвестно, а она вот здесь сейчас, в этом вагоне, рядом с доброй проводницей и пьёт чай в прикуску с сахаром.
Метрики ей выправили уже в детдоме. Это Валя помнит уже хорошо. Была врачебная комиссия, осматривали и сзади, и спереди, считали зубы, по ним и определяли годы, а месяц и число рождения записывали как бог на душу положит. Вале определили 1 августа 1937 года. Сначала она была в малышовской группе и вот выросла... Лучше бы не вырастать... Детдом какой-никакой, а всё-таки дом. Сейчас вот ищи куда приткнуться, где поесть, где поспать...
Нет, в детдоме было лучше, чем на воле. Как-никак а знаешь, что будешь худо-бедно, но накормлен и спать уложен. Работу спрашивали строго, но умереть с голоду или от болезней не позволяли. В детдоме находишься под покровительством порой злых, недобрых, но людей, ответственных за тебя: воспитателей, нянечек и других.
Всякое бывало в детдоме. Помнит она и обиды, понесённые от детдомовцев, но помнит и детдомовскую спайку, когда один за всех и все за одного. Бывало и унижали, даже истязали детей взрослые дядечки и тётечки. Помнит туберкулёзного директора, заражавшего детей, воровство грубого повара, уносившего домой продукты, которого обозлённые детдомовцы вытащили через кухонную амбразуру в зал и прикончили. Они по своему отвечали на грубость и подлость взрослых. Помнит злую воспитательницу, издевавшуюся над детьми, которой сделали «тёмную» из специально сшитых одеял. После гибели воспитательницы весь детдом держали на тюремном режиме, под замком, не выпуская даже во двор, допытывались, кто это сделал. Да разве в детдоме такое дознаешься? Воспитанники в парашу ходили, но не выдали никого. Помнит как гибли малыши, придавленные козырьками коек. На ночь комнаты закрывались на замок, а койки были старые складные, с крючками. Крючки ночью срывались под тяжестью лежащих в повалку на них детей и срабатывали, как мышеловки.
– О, господи! – крестилась Анастасия Михайловна. Она слушала и ужасалась. – Где ты, Господи? Как ты терпишь такое?!
Многое рассказала Валя доброй проводнице. И про сердобольную всех любившую повариху, пришедшую на смену задушенному вору. И про доброго конюха дядю Егора, позволявшего и прощавшего детям многое, которого любили все, кроме злых людей: туберкулёзного директора да его толстой жены, служившей завхозом. Дядя Егор был, наверное, лучшим воспитателем детдома, потому что был накоротке с детьми, многое знал о них, о ещё большем догадывался, но молчал. Воспитатель – это не должность, это призвание, и не каждому оно даётся. Дядя Егор был воспитателем по призванию.
Всякое бывало в детдоме, но всё-таки это был дом. В нём всё было ясно и понятно. Здесь же, в свободном мире, всё куда запутанней и сложнее. Так казалось Вале. Она привыкла к детдому.
– Хватит, детка. Ужасы-то какие! Ложись вон поспи чуток, – остановила Валю Анастасия Михайловна.
Строгий милиционер наведывался трижды, проверял не сбежала ли. Но Валя и не думала сбегать: некуда было. Сбегают те, кто хватил вольной жизни, кто не воспринимает казарму. А Валя, кроме казарменной, другой жизни не видела. Она бы снова спряталась в детдоме, да туда её больше не примут. Валя свернулась клубком на постели проводницы и уснула. Она могла бы ещё многое рассказать доброй женщине, но та уже не могла слушать, да и некогда было, надо было справлять службу.
Валя спала и видела во сне картофельное поле, детдомовцев, как муравьёв, на нём. Она, ещё маленькая, таскает ведра с картошкой, не может никак накопать норму, торопится, старается успеть за старшими. Она знает, что если норму не выполнишь, обеда не получишь, будешь сидеть в стороне и глядеть как другие едят. А не успеешь до ужина дневную выполнить – голодной и на ночь останешься. И вот сидит она и смотрит как другие едят и придерживает руками живот, в котором бурчит пустой кишечник. От голода она и проснулась.
В Ужур приехали к обеду. Строгий милиционер был тут как тут. Он привёл Валю на вокзал, передал из рук в руки дежурному по вокзалу. Дежурный – тоже женщина развела руками:
– Что я с ней буду делать? В райотдел её надо.
Она позвонила в райотдел милиции. Оттуда пришла легковушка, и Валя оказалась в кабинете начальника. Снова расспросы-допросы, снова история о заводе, о том как она вскочила на подножку вагона в Красноярске, когда поезд тронулся, как пробралась вслед за ребятами в тамбур, как её задержали в Ачинске. Снова туманные объяснения куда и зачем она едет, и почему не осталась в городе.
Наконец начальник позвонил на элеватор:
– Алло, заготзерно? У вас там транспорт из Балахты есть? Присылайте сюда, да чтобы кабина свободной была. Пассажирку увезёте в Балахту.
Не прошло и полчаса как к милиции подкатил «ЗИС-5». Кабина у него была хоть и деревянная, но без дыр, и шофер добродушным оказался. Живой такой. Ещё нестарый, фронтовик.
– Зачем звали? – спросил он у дежурного.
Дежурный кивнул на Валю, сидевшую на чемоданчике в коридоре.
– Вот девчонку подвезёшь до Балахты. Домой едет...
Валя забросила чемодан в кузов и быстро забралась в тёплую кабину. Разговорчивый водитель учинил новый допрос, куда, зачем, почему, но ему уже не надо было всё так детально разъяснять как железнодорожникам. Шофер был из местных и знал многое о детдоме. Он накормил Валю хлебом и салом и сам разговорился. Он мотался с зерном в Ужур по нескольку раз в неделю, а то и в день и чаще всего один, а сейчас с ним в кабине была живая душа. Поговорить хотелось. Про детдомовские ужасы он был премного наслышан и потому проникся к девчушке сочувствием.
– У нас в колхозе тебе негде работать. Опять в поярки руки вытягивать? – раздумывал водитель вслух. – Куда ты такая? А там опять ведра надо будет таскать, да и живут колхозники немногим лучше детдомовцев. Благо что скотинка да картошка своя спасают. И то: молочко сдай, яички сдай, полторы шкуры с овцы сдай… Себе что остаётся? На трудодень граммы достаются. Выгребают хлебушко у колхозников чуть ли не под метёлку вместе с семенами, говорят: весной дадим. А какие дадут неизвестно. В соседнем колхозе председатель попридержал хлебушко, раздал на трудодни. Кто-то донёс наверх. Приехал из района уполномоченный с милицией, забрали председателя, а колхозников заставили хлеб обратно в амбары свезти. От председателя вот уже год как нет вестей. Говорят, на север сослали. Так-то вот с нашим братом разговаривают. Ты только не разболтай нигде то, что я тебе тут рассказываю. Знаю, вы, детдомовские, умеете держать язык за зубами. Я-то не колхозник, хотя живу рядом с колхозниками. Я от МТС работаю. У нас, у шоферов, твёрдый заработок, да к тому же хозяйство, огород.
Валя слушала и не встревала, да она не очень-то и понимала, что ей рассказывают. Далека она была от колхозной жизни. Шофёру же хотелось выговориться.
– Я ещё живу... – неопределённо высказался он. – А на колхозников насмотрелся... Ты вот что, звать-то тебя как? Ха, да у меня дочка Валя, другая Вера, в честь бабушки назвали. Да они почти одногодки тебе, до войны родились. Ты знаешь что, побудь у меня день-другой. Я тебе подыщу место. Тут у нас хирург райбольницы держит домработниц, только они что-то не приживаются у него. Уходят или он их выпроваживает. Жена учительница, мать престарелая.
Валя насторожилась. В домработницы она готова. В домработницы она согласна, и Валя торопливо заверила:
– Я, дяденька, всё умею делать: и картошку копать, и сено убирать, и корову доить, готовить обеды научусь...
– Зови меня дядей Мишей. Ладно, помогу я тебе. Безродная ведь. Кто ещё поможет?
* * *На этот раз повезло Вале с людьми: начальник поезда, проводница, шофер, да и с девчонками дяди Мишиными она за два дня успела сдружиться. Дядя Миша сам ходил к хирургу, а потом сопроводил туда Валю.
Александр Тихонов, с. Идринское Красноярского края
|
