Наталья Ковалева
Сладка ягода – рябина
Глава шестнадцатая с чудесными превращениями
– Тетя Тома, дядя Саша едет! – Юлька в дом ворвалась, как ураган, пританцовывая, повизгивая счастливо.
Труфанова сегодня в этом доме ждали так, как никто и никогда не ждал. Бориска за воротами поселился. Девчонка выскакивала периодически. На ней иная ответственность лежала. Ей надо тётю Тому утешить. Она это сразу решила, как только мама сказала:
– Дурная страна, вон тех детей опекуны пачками убивают, а дают… И ведь кому попало. Тамара теперь совсем сникнет.
Весь вечер выискивала повод сходить к Дьяковым. После гвалта, шума, криков из их дома не доносилось ни одного звука. Бориска не звонил, эсэмэски не кинул. Значит, очень серьезно все. Она на крыльцо выбегала, прислушивалась, на телефон смотрела, но тишина была непробиваемой. А когда корову встречать пошла, не удержалась. Приоткрыла дьяковкую калитку… и отпрянула. На крыльце, крепко обнявшись, сидели дядя Саша Труфанов и тётя Тома. Он гладил её по голове, а она тихонечко плакала.
«Надо же! Надо же!» – все твердила она себе и никак не могла со-брать в одно целое происходящее.– «Тётя Тома и Труфанов? Они же старые? Хотя дядя Миша все равно семью бросил».
Вслед за этим «бросил» пришло довольное: «А так ему и надо!»
Утром к Бориске примчалась без приглашения и всё приглядывалась: если уж у тёти Томы роман с Труфановым, должна она выглядеть по-особенному. Но Тамара была усталой, блеклой и совсем погасшей.
– Чай пейте, – махнула рукой.
Не засуетилась, не стала расспрашивать про новую машину, про то, сколько отец вывез с вахты, ни даже о том, прижилась ли у них капуста, подвязывала ли мама помидоры, будто и на привычные эти вопросы сил у неё не осталось.
А когда чай пили, Бориска первым молчания не выдержал:
– Мам, дядя Саша же сказал, привезет Настю, не грузись, а?
Тётя Тамара разозлилась:
– Дядя Саша, дядя Саша! Да что ты понимаешь! Её не сосед отнял, а государство! Понимаешь, по закону!
И повторила:
– Государство! – будто одно слово было способно убедить их юных и непонятливых. Не убедило.
– Закон, закон! У дяди Саши деньги есть, ма, вот тебе и закон!
– Даст взятку кому-нибудь, – поддержала убежденно Юлька. – Сейчас все так делают. Вчера по телевизору показали, прокурор московский…
– Так это московский, – оборвала Тамара. – Сахар клади и молока не жалей.
Женщина и сама телевизор смотрела, но чем дальше, тем больше казалось ей, что по ящику показывают совсем другую страну, какой-нибудь Египет или там Париж, а не их Россию и уж точно не Сибирь.
Там, в этой далекой стране, что-то строили, реформировали, реализовывали проекты, очень хорошие видимо, раз с экрана сияли радостью лица дикторов, и звенела веселая музыка. И это там холеные чиновники могли брать взятки, суммы которых в голове не укладывались. А в Березовске жизнь тихая. И не жизнь вовсе, а бесконечное блуждание. Будто загнали всех в темную избу с кучей комнат и где-то должен быть свет. Вот и рванули все скопом искать.
Поначалу еще верилось, что скоро все изменится, вот кончится перестройка, вот переживут дефолт, вот преодолеют кризис... Но тьма все сгущалась, а лабиринт комнат становился бесконечнее. Кого-то сшибали, шли по упавшим, затаптывали на смерть, но шли, кто-то прорывался. И о них, вот как о Труфанове, говорили:
– Молодец мужик, урвал своё.
Или:
– Подсуетился, жирует, гад, теперь! А мы...
Этих «мы» было большинство, они все еще бродили в впотьмах и, самое-то страшное, тащили детей, врали им, что тьма – и есть свет. Дети верили.
Но взрослых вера уже мало занимала, ведь и к темени можно приспособиться, было бы что поесть, да чем наготу прикрыть. А свет? Что свет… вот ребятишки и есть свет. Они же будут жить лучше, иначе зачем она их рожала? Зачем Настю обнадеживала? И как там дочка теперь? Совсем одна в кромешной ночи?
Слезы потекли вновь, отвернулась, чтоб ребятишек не смущать. Но не вышло спрятаться.
Бориска поежился и торопливо поблагодарил:
– Вкусно, ма, спасибо.
Умчался к воротам, а Юлька осталась утешать и успокаивать. Что-то лопотала про взятку, про деньги, про то, что хороший дядя Саша, хоть и богатый. И еще про суд. Ведь можно как-то будет и отсудить? От утешений корявых становилось еще беспросветнее.
Тома молча по голове её погладила. Какой суд? С кем? Когда не человек против, а само государство. Это ж махина, повернется и раздавит. И когда Юлька не выдержала сбежала к Борису, Тамара вздохнула даже с облегчением, чего уж свою беду на ребячьи плечи перекладывать?
– Все утро плачет. И думает, я не вижу. – Борис на Юльку не смотрел, он от дороги глаз не отводил.
Ждал, когда появится «мозгуевская» машина, большая красивая, груженая надеждой. А Юляшка первая увидела, он еще и рта открыть не успел, а девчонка уже возвестила:
– Дядя Саша! Приехал! Приехал!!!
Тамара к воротам выбежала. Замерла, спросить не смея.
Труфанов не вышел даже, только дверцу приоткрыл:
– Собирайся сама, на девчонку чего, и поехали!
– Я же говорила!!!! – Юлька запрыгала. – Отдают? Да? Вы взятку дали?
«Мозгуй» крякнул, но радость столь неприкрытая обезоруживала:
– Тихо ты, стрекоза, не шуми.
Тамара взлетела на крылечко, себе не веря, «Мозгую» не веря, ошалевшая от счастья и страха. Юляшка засеменила следом, точно зная – о самом главном тётя Тома забудет.
– Вот, поняли, видать, поняли! – пояснила она девчонке. Та только кивнула, свое мнение имея.
Тамара ящик комода выдернула, отбирая лучшее, яркое, новенькое. Засомневалась было, что же взять комбинезончик самовязанный или костюм купленный, но решила что покупное солидней. Надо показать: ничем девочку не обидят и одета она, и обута… Еще раз перебрала все, зашуршала пакетом, складывая. И готова была уже сорваться….
– Тётя Тома! – Юлька решительно остановила женщину. – Сами оденьтесь и вот.
Вытащила из сумочки тушь, помаду и коробочку с тенями.
– Юляшка, да что ж ты? Ждет же человек!
– Ну, тётя Тома, ну надо же вам теперь. – Юлька растерялась: как сказать взрослому, даже почти старому человеку, что раз они с дядей Сашей теперь дружат, то надо следить за собой что ли?
– Там посмотрят, что вы, как, как замарашка, приехали и решат, что пьете, – схитрила девчонка.
Распахнула шкаф:
– Вот же вот, платье есть, серое, помните? Вы на вручение паспортов тогда в школу приходили и туфли были такие на каблуке?
Тамара сдалась, удивляясь Юлькиной разумности. Ведь правда рванула, как чухня какая.
– Красьтесь! Что же вы?!
Но Тома держала вечные атрибуты женской «артиллерии» неловко, вытянув руки, боясь даже флакон с духами открыть.
– Краситься, Юль, я уж забыла как, – призналась.
– Одевайтесь! И садитесь, только глаза закройте.
Тома подчинилась, даже колготки извлекла ни разу не надеванные, тонкие и дорогие. Не носила их она, едва весна пригревала, Томка ныряла в шлепанцы и калоши, а их с носками таскать полагалось, а то и вовсе на босу ногу.
Закрыла глаза, позволяя девчонке колдовать сколько угодно. Юлька от старательности язык высунула, вспоминая мамины уроки и советы из толстого журнала, спертого в библиотеке.
– Макияж ярким быть не должен. У нас же не вечерний вариант! – произнесла она как можно строже и принялась оттирать чем-то приятно пахнущим дорожки слез.
Зашуршало по щекам щекотно, по глазам побежало. Тамара замерла, вот ведь как, девчонка маленькая совсем, а ведь умеет же. Последний раз красилась Тома перед свадьбой, не с Мишкой даже, а с Иваном... С Мишаней-то все быстро было и просто. Зарегистрировались наспех, стыдливо точно. И не до макияжев потом стало. Кому? Зачем? А главное когда? В огород или к корове красоту наводить? А ведь надо было, может, и не ушел бы муж.
– Вот, а губы – сами.
В маленькое зеркальце на Тому смотрела совсем чужая женщина, с причудливо подведенными глазами, отчего они вдруг распахнулись неожиданно яркие… Тамара еще и понять не успела нравится ей или нет, а Юляшка «военные действия» продолжила.
– Волосы можно наверх, и вот тут прядочку, пусть завлекашка…
– Какая завлекашка! – усмехнулась Тамара. – Отзавлекалась.
Юлька решительно выдернула шпильки, и истосковавшиеся по свободе волосы, обычно подобранные наспех, скрученные, стянутые платком, рванули по плечам с поспешностью беглецов, обволакивая, окутывая… Не дав опомниться, девчонка запустила в их густоту массажную щетку. Подумала и подобрала наверх сбоку пряди, открывая правильный овал лица и чуть резковатые скулы.
– Супер! – сообщила результат трудов, до крайности собой довольная.
* * *
«Мозгуй» третью прикурил, зыркнул недовольно на дом и... рот открыл, сигаретка на губе повисла, в воротах стояла Тамара.
– Черт! – вырвалось восхищенно. – Томка!
– Иду-иду! Вы уж простите, что так..., – по-своему растолковала Тамара возглас.
«Мозгуй» распахнул дверцу машины перед стремительно летящей женщиной. По плечам её лились пряди, густо русые, золотым медом отливающие… Поддержал её за локоть, смутив безмерно и выдохнул:
– Ты гляди, Тома-а-а!
Тамара опустилась в кресло и точно провалилась, большое и мягкое, как их диван. Платье рвануло кверху, открывая беззащитные колени. «Мозгуй» проглотил комок, понимая, что смотрит сейчас в упор, беззастенчиво, а не смотреть не мог.
Женщина с тонкими чертами лица, почти прозрачными, как на старинных портретах, торопливо потянула подол платья, прикрывая ноги.
– Не надо, – остановил он её руку.
Тамара вспыхнула.
– Александр Федорыч!
«Мозгуй» спохватился, машину завел, и спросил делано весело:
– Где же ты такие волосы прятала, Тамара Олеговна?
– Так под косынкой, – отозвалась просто.
«Цены ты себе не знаешь, Тома». – подумалось с странной тоской и, даже злостью, но вслух ничего не сказал.
* * *
– Видела? – Марина Александровна, главный врач районной больницы, подтолкнула подругу. – А ты удивлялась, откуда такая суета вокруг твоей потеряшки.
Во внутреннем дворе больницы «Мозгуй» помог выбраться из машины молодой женщине. Бережно помог, точно была она столь хрупка, что оступившись, могла и разбиться. Поднялись по ступенькам черного хода. Их должны были ждать и ждали. Тут же втянули в темный тамбур. И Марина догадывалась, что сейчас проведут служебным коридором и будут суетиться, собирая ребенка, а потом сунут, крадучись, как взятку.
– Любовница? – подала голос начальница отдела опеки и попечительства.
– Как пить дать. Вот зачем ей ребенок?
– Марина, нам-то какая разница. Сходи, у главы спроси. Он ответит.
– Какая разница?! Ты про должностной подлог слышала? – Марина попробовала закурить, но тонкая сигарета переломилась.
– Что ты, как в первый раз! Лишь бы скандал не поднялся.
– Выборы скоро, могут и припомнить. Глава чистеньким выйдет, а вот мы с тобой полетим. Дьякова замужем?
– По документам – да. Но ты бы от такого отказалась?
Главный врач оценивающе глянула на рослую фигуру «Мозгуя», и насторожилась:
– Смотри, смотри…
Труфанов, сияющий как новый рубль, что-то поспешно совал в руки медсестрам, поминутно оглядываясь на спутницу. Медперсонал, вышколенный и послушный, который должен был сейчас по разумению Марины Александровны носа на улицу не показывать, заливался хохотом. И только Дьякова стояла в стороне от общей шумихи, прижимая ребенка, отрешенная, нездешняя, будто не было никого вокруг.
– А ведь раскошелился, мужик, – ввернула подруга.
–Труфанов не обеднеет, – огрызнулась Марина. – Он не женат?
– Нет. Он с Дариной крутил, из земельного. Потом с Ольгой, помнишь, в архитектуре работала?
– Те, фактурные штучки, яркие. А эта... Где-то же нашел.
– Муж у неё на Труфанова работает. Шофер. Она – домохозяйка. Своих двое.
Марина решительно закрыла жалюзи:
– И третья с голода не помрет, пока Труфонова на крестьянок тянет.
Глава семнадцатая, в которой Труфанов идет на приступ
В пятницу Тома собралась в город. Денег с продажи молока скопилось пять тысяч, вполне хватит, чтоб на Настю и Деньку взять детского чего и Борису купить джинсы к школе. В августе цены попрут, как пырей на назьме, – не удержишь.
Город она не любила, и, едва спрыгнула с подножки шустрой «Газельки», тут же и охватило зудящее беспокойство. Именно здесь чувствовала она себя так, точно одежонка её, вполне приличная по сельским меркам, криком кричит о возрасте и изношенности. А людям, с одной стороны, дела нет до Томки, распластайся она в обмороке на сером асфальте, будут также бежать, перепрыгивая, через безвольное тело, а с другой, будто у каждого из этой пестрой толпы только и заботы, что рассматривать её. И одного взгляда им достаточно, чтоб понять, что баба она, деревенская, значит, что-то вроде подгнившего яблока в корзине с глянцевыми, лощеными собратьями.
Нет, деревенскости своей Тамара не стыдилась. Но среди разноголосой, пестрой толпы, просыпалась в ней вина, и за немодный вид, и за потерянность, и за саму вину – вина…
Городской рынок, прозванный «китайкой», за обилие шустрых, невысоких, даже маленьких по российским меркам человечков – через дорогу от автовокзала.
Два года назад власти взяли да и очистили его от китайцев. Он опустел. Растерянные покупатели, не совсем понимая, что же происходит шлялись вдоль лотков девственно-голых, преодолевали путь от одного европеоидного продавца к другому.Те сидели, заваленные сверх меры тряпьем, наскоро перекупленным у изгоняемых китайцев. Вещички грудились ворохами, пехом заталкивались в какие то коробки, баулы, матрасовки, сваливались на скамейки и прилавки, на газеты, брошенные небрежно на асфальт. Покупатели рылись в бесформенных ворохах и... уходили разочарованные. Цены у местных были в разы выше, чем у прежних торговцев. И рынок, смысла теперь не имел. Ведь и шли то на «китайку» не столько за платьишками и штанами, сколько за ценой, заманчиво низкой, почти дармовой, впрочем, вполне отвечающей качеству.
А потом место китайцев заняли жители ближнего зарубежья – то ли киргизы, то ли казахи. Появлялись они поначалу осторожненько, а вскоре хлынули так, точно кто-то открыл невидимые шлюзы. Вместе с тряпьем, безвкусным и аляповатым, привезли они и низкие цены. Сколько среди этих торговцев, дорогих нищему кошельку россиян, было жителей Поднебесной, никто не считал. Главное, что вновь забурлила «китайка», дешевая, как наступившая жизнь. И столь же настойчивая, упорная и неистребимая.
Томка искала коробки, те самые, на каких небрежно маркером рисовали продавцы: «Все по 100 руб.», скидывая туда вовсе непотребное тряпьё, кисло благоухающее пылью, крепким духом слежавшихся вещей и нагретой синтетики.
В детских рядах заветных коробов маловато, но есть. Примерилась Томка к одной стыдливо ещё. Отучил уж Мишаня и от китайки, и от уценёнки. Когда Денька родился, очумелый и полупьяный муж скупил щедро половину детского отдела все в том же гипермаркете, да и приволок. Не любил он дешевки, наелся ей уже.
– У моего пацана все будет! – заявлял он. Прозаявлялся.
Для приличия Тома на прилавке пальцем детскую одежку потрогала, не решаясь в руки взять, потому что знала – не купит. И бочком, бочком к серому коробу подобралась , бормоча смущенно:
– Может, и тут что найду?
Продавец, не по нации рослый и уверенный, даже бровью не повел, привык он к деревенским. А Томка вытаскивала одни за одним выгоревшие ползунки и прикидывала, возьмет ли злющая «Белизна» непонятные пятна и запах, проверяла швы, растягивала на просвет, уже забыв про стеснение и не оправдываясь более, дух кладоискателя, ждущего откопать в куче навоза жемчужину, захватил с головой.
Продолжение следует...
|
