Наталья Ковалева
Сладка ягода – рябина
Смурое, тяжелое чувство переполняло Мишаню, и никак не мог он ему подобрать названия. Наверное потому, что слово «долг» осталось далеко-далеко за порогом минувшего детства, когда еще были живы красные пионерские знамена.
Последний раз слышал Мишаня про долг, не денежный, этого он наслушался, вся жизнь – от займа до займа – или ему должны, или он не рассчитался, а про тот великий долг, про который говорят пафосно с придыханием, корёжа безбожно основную суть. Очень простую и ясную суть – не может жить человек сам по себе, как на необитаемом острове, он всегда в ответе за мать, детей, жену и за родину, черт возьми, пусть даже родина эта за него давным-давно забыла отвечать. Вроде, выходит задолженность в одностороннем порядке, не брал взаймы, а вернуть обязан. Мишаня вернул – два года в автобате. А если долги розданы, чего о них вспоминать-то? Но сейчас сидел обуреваемый чувствами, как роем осенних мух, как не отгоняй, все равно куснут…
У магазинчика вывеску поменяли. Мишка названию усмехнулся – «Улыбка». Ниже мелко ЧП Сарычев. Частная собственность, значит. А магазинчик как был сельпушкой, так ей и остался. Правда, обшили белоснежным сайдингом, поверх гнилых, еще в пятидесятые годы наспех брошенных бревен. И там, где пацаны белые плашки пооторвали светились тяжелые кругляши, потемневшие от времени. Беззубая «Улыбка» вышла, полупьяная, хоть открытая. С восьми и до двадцати ноль-ноль..
В полисаде, модным ажурным заборчиком огороженном, все также анютины глазки цветут и бабы на скамейке рядом, и мужики полуживые со вчерашнего все те же. Чудно, вроде другие люди, а лица, лица все с тем же выражением усталого ожидания. Мишаня посидел, чувствуя себя манекеном в витрине, и таки спрыгнул на утрамбованную до твердой каменности землю. На крыльцо поднялся под прицелом взглядов любопытствующих без меры, дернул дверь.
– Не ломись, закрыто. Сейчас Людка от фельдшерицы прибежит – пояснила сухонькая бабулька в жилетке из байкового одеяла в красно-черную клетку.
– Так «Без перерыва» написано, – буркнул Мишаня.
– Мало ли, чего сейчас понапишут. Они ж хозяева, когда хотят, тогда откроют. Ты надолго к матери-то?
Мишаня в памяти бабулино имя поискал. Нетути. Еще поискал. И ведь лицо-то это, измятое и серое, как тряпка, какой он мазутные руки вытирал, казалось очень знакомым
– Рузанова я, Зина, помнишь напротив жила?
– Тётя Зина?!
Вот что всегда удивляло Мишку, так это стремительность, с которой время превращает деревенских баб в старух. Тётя Зина памятна ему была иссиня-черными косами, уложенными на голове короной, пышной грудью, на которой непременно одна пуговка расстегивалась, не выдержав напора, и еще цветами в её саду. Сколько же он их девкам раздарил?
– Да нет, – признался Мишаня. – Вот куплю им чего поесть и сегодня назад. Сроки у меня.
Тётя Зина головой покачала:
– Сроки, ну и ладно сроки! Сгубили девку, и дела нет никому.
И поджала губы сурово, мол, о чем еще говорить.
– Какую девку? – Мишаня догадку зубами прикусил, чтоб не вырвалась.
– Да, вон, эту! – кивнула Рузаниха куда-то за него. Мишаня обер-нулся. В КамАЗе, расплющив нос о стекло сидела …
– Ташка! – ахнул Мишка. – Ты как в машину-то? Закрыл же!
– Ты чего ей орешь-то, услышит будто, – ехидно пропел дедок с фасонистым телефоном, болтающимся поверх пестрой рубахи.
Но Ташка услышала. Смешно вскидывая голенастые ноги рванула к брату уже и руки раскрылила обнять. Мишка едва успел её подхватить.
Девушка прижалась всем телом, так, что Мишаня явственно почувствовал, как сплющились упругие грудки и уложила растрепанную белокурую головку ему на плечо. Впрочем, тут же и вскинула, преданно заглядывая в глаза. Загудела радостно, безостановочно. И на лицё её неправдоподобной, точно иконописной красоты, каждая капелька сияла.
– Ташка, Ташка, ты погоди, погоди, иди в машину, иди, – оттолкнул он сестру.
Девушка набычилась и исподлобья, зыркнула яркими дьяковскими глазюками.
– Иди! – прикрикнул, не нравилось Мишке бесплатным цирком для всей Кураевки быть.
Ташка глаз не отвела, но тот час же с самого их донышка безудержно потекли слезы, и руки еще судорожнее вцепились в брата. Мишка сдался. Так и стояли в полном молчании два родных человека, прижавшись тесно, и разделенные бесконечно Мишкиным стыдом и досадой, Ташкиной слепой любовью и тоской.
– О! – раздалось вдруг. – Еще один пригрел!
Не глядя на парочку, продавщица прошла мимо, бесцеремонно толкнув мужика крутым бедром, открыла тяжелый замок.
– Что? Шоколадку и в кусты? – кинула, впуская народ в темную прохладу магазина. – Хоть презики возьми, один уже надул пузо…
– Какое пузо? Кому я надул? – не понял Мишаня, чужой грех на себя примеряя.
– Да не ты, до тебя успели. Что ж вам, кроме дуры, девок мало?
– Брат он ей, – заступилась Рузаниха. – Скинула ваша Ташка маленького, вот в апреле. А, может, и родила, да где в кустах кинула. Говорят, от шабашников вроде. Ну и к лучшему, что бы она сейчас с ребёнком? Забрал бы ты её, Миша?
Но Мишка замер ошарашенно, услышанное окатило холодом и смрадом, жирным, тяжелым стыдом. Уставился на сестру, чужим и злым посторонним взглядом. Хороша девка и попа вон, и грудь, но ведь немтырька же, считай, почти дура. И что? Немтырька – это же кому-то на руку. Не скажет кто с ней, и что вытворял. И как вытворял…Как… Мишку тошнота даванула.
И со всей дури отшвырнул девчонку в угол. Распласталась безза-щитно. Разом заохали все. Заорали, ему, Мишке, заорали, но он уж в кабину заскочил. И единственное о чем жалел, что машину заглушил.
Теперь не враз заведешь, и когда тронулся таки, вжимая педаль и работая рычагом, как мотыгой, увидел, как метнулась вслед девичья фигурка в платьишке полудетском, не по фигуре и не по возрасту. Но только яростнее притопил, а Ташка мчалась вслед, не понимая, за что же так обиделся брат, любимый с той слепой силой с какой может любить только сердце, которому не дано жестких тормозов разума. Мчалась. Мчалась. Мчалась, пока не выдохлась и не опустилась в деревенскую пыль.
Тяжело отфыркивая едкую солярную гарь, машина поднялась в горку, туда, где белела приметная церквушка. Двустворчатые двери её были распахнуты настежь. «Надо же открыта», – удивился Мишка. И сообразил: не туда прёт, если из Кураевки, то надо бы в другую сторону. Притормозил. И неторопливо двинулся искать место, где бы развернуть машину.
Ташка вскинула голову, едва задрожала земля под тяжелыми колесами фуры. Вскочила солдатиком и замерла, сжав под горлом узкие ладошки. Не кинулась наперерез не замахала отчаянно, а застыла, верстовым столбом у Мишаниной дороги. Нога сама газ отпустила. Будто Мишкиного желания не слушая…
– Иди! – распахнул он дверцу.
Ташка в угол кабины забилась.
– Поехали к матери, поговорим.
Закивала радостно и, осмелев, придвинулась ближе. Только тут и заметил Мишаня на сиденье розового пупса, завернутого в тряпочку. Отчаянно глаза зачесались.
– Пыльно, – объяснил он Ташке.
Глава пятнадцатая, в которой называют цены и совершают сделки
Андрей Петрович слушал Труфанова напряженно и несколько растерянно. Ситуация по всему выходила щекотливой. С одной стороны сейчас, когда журналюги по поводу безответственных опекунов воют, в аферы подобного рода пускаться крайне опасно. Но ведь с другой-то, Труфанова он сейчас может на такой крючок посадить, что тот уже и не сорвется… Ну по крайней мере пока в его районе живет и по его, Андрея Петровича, земле свои машины гоняет.
– Ты хоть понимаешь, на что ты меня толкаешь? – спросил тоном нейтральным, чтоб не понял «Мозгуй», согласен глава или же колеблется.
– На что? – усмехнулся Труфанов.
– Должностной подлог – это минимум.
– Так не подлогай. Что там есть у вас: опека, усыновление. Мне без разницы.
Глава нажал кнопку селектора и скомандовал, отчего-то почти нараспев:
– Добрынину пригласите.
Аппарат отозвался неясными хрипами.
– Добрынину. Ко мне. Добрынину. – повторил глава и пояснил «Мозгую». – Видишь, как живем? Нормальной связи нет. А народу все кажется, что мы тут раскошествуем.
«Ну так и скажи, сколько надо» – вертелось на языке у Труфанова, но спросил осторожно:
– Добрынина это у нас…
– Отдел опеки и попечительства, – пояснил Андрей Петрович. – Опека…Опека…Непростой вопрос, Александр Федорович, очень непростой. Если телевизор смотришь, видишь, что сейчас творится. Там убили, там голодом морили… И президент совершенно справедливо требует от нас высокой ответственности, когда дело касается детей. Одна из главных задач власти защитить самые незащищенные слои населения.
– Я её не на органы продавать собрался! – оборвал Труфанов поток красноречия. Вот что не переносил он, так эти гладкие, как европейские автобаны, словеса. Хотя, удобно, сел и кати и гни свою линию… Но Мозгуй, привыкший к колдобинам российских трасс, гладкости предпочитал жесткость. Вот уже час он пытался прикинуть сумму, в которую обойдется ему Настя, а глава все ходил кругами. Но чего ходить? Вот он, Труфанов, называй сколько. И всё. «Мозгуй» нетерпеливо отстучал ногой какой-то рваный ритм.
– Так ты, Александр Федорович, сам её хочешь усыновить? Или эта, твоя Дьякова… Тамара…
– Олеговна, – подсказал Труфанов.
– Олеговна… Это ведь не игрушка, это ребенок. С нас, если что не так, за ребенка спросят, строго спросят, сейчас каждого опекуна мы проверяем и на психическую вменяемость и на…
– Три самосвала дополнительно и твой щебень за день вывезем. Хоть завтра строй.
– Три самосвала…, – задумчивым эхом откликнулся глава…
И Труфанов понял, что малой кровью не обойдется.
– Чего чай не пьешь? Зеленый, рекомендую, тонизирует не хуже кофе, но для сердечной мышцы куда полезнее. – Андрей Петрович пододвинул чашку практически под нос, и Труфанову ничего не оставалось, как отхлебнуть начальственного угощения.
Упрямое чутье твердило, что глава уже так для пущей выгоды ломается. В цене не определился. И надо просто дожать. Или показать, что не так уж и важна ему эта сделка. Покурить что ли выйти, хлопнул по карману, выбивая пачку. И остановился, если сейчас уйти, назад опять через страждущих пробиваться придется, по головам. В приемной у Андрея Петровича, как в предбаннике общественной бани, народу – до чертиков, и все – со своими «шайками».
– Надо хотя бы знать, кому мы отдаем ребенка.
– Мне вы её отдаете. За машины денег не прошу. Ни сейчас, ни потом. Могу спонсорской помощью оформить.
– Ты вроде бы в прошлом году два лесовоза брал?
– Так пиломатериал вам лесхоз вывозит? – насторожился «Мозгуй».
– На школу да, лесхоз…
– Тебе что ли лично надо?!
Труфанов даже опешил слегка от догадки. Глава – мужик едкий, хитрущий, но о том, что он взяток не берет, знал в Березовске даже крупный рогатый скот. Впрочем, кто у власти не скурвится? Может и берет, но так, чтоб никто не знал…
– Не себе… Нет. – глава опять нажал на кнопку селектора, – Пригласите Иконникову.
– Быр-быр-быр, – прохрипела связь.
– Ясно, машину отправьте. Скажите, срочно, – и живо обернулся к Труфанову. – Александр Федорович, ты скажи, в чем твой интерес? Я понял ты бы земли просил, за вами там пустырь хороший, разровняй и расширяйся, – кажется впервые в глазах главы мелькнуло что-то живое, неподдельное любопытство? Усмешка всепонимания?
– Подошла Добрынина! Запускать? – худенькое видение в строгом костюмчике возникло в дверях. Угнездилось на самом пороге, рискуя сорваться с неудобной приступочки. Глава молча махнул рукой. И видение тут же исчезло.
– Кто она, твоя Тамара Олеговна. Хоть бы показал. Может и понял бы, – глава подмигнул. – Как мужик мужика.
– Не понял бы. Так куда тебе лес?
Глава забарабанил пальцами по столу и еще минуту дал Труфанову помучиться неизвестностью.
– На стадион. Только лес надо купить сначала. Вот его и оформишь, как безвозмездную помощь, а за машины рассчитаемся. – Андрей Петрович уже не ходил огородами, он устанавливал условия сделки, и был твердо уверен, что «Мозгуй» согласиться. И зачем Труфанову ребенок, глава для себя уже ответил. Он и вошедшим женщинам объяснил все так, будто давал вполне обыденные указания, разве что поинтересовался:
– Что там за история с захватом и выбиванием дверей у Дьяковой, Ольга Вячеславна?
– В соответствии с вашим распоряжением о реагировании на сигналы населения. Провели своевременную проверку. Ребенка изъяли. Все по закону…
Про закон он не дослушал:
– Изъяли? Вот назад и вернете. С документами не тяните. Опека? Усыновление?
«Мозгуй» не сразу понял, что глава к нему обращается, потому ответить не успел. Странная пауза зависла в кабинете. Восемь пар глаз ждали ответа. Труфанов молчал.
– Оформите опеку, я считаю, что проблем возникнуть не должно, – посоветовала негромко и будто даже виновато Ольга Вячеславна. – Плюс опекунские. Они лишними не будут. Список документов я дам…
– Я хочу забрать ребенка сегодня. – Труфанов адресовал главе многозначительный взгляд. Тот еле заметно кивнул.
Но холеная дамочка лет тридцати пяти, капризно вытягивая слова, возразила:
– Девочка сейчас на обследовании передана в нашу больницу, на социальную койку. Мы обязаны провести диспансеризацию ребенка.
– Надо. Под мою личную ответственность. – Андрей Петрович на слово «личную» точно двумя руками надавил.
– Отказной при девочке не было, – мягко проворковала Ольга Вячеславовна. – Будем проверять сельсоветы, на предмет возможного нахождения матери. Но возможно девочка иногородняя, тогда запросы придется…
– Не проверяйте! – решительно сказал глава – Не надо шума вокруг ребенка. Вообще, поменьше шума. Выписать свидетельство о рождении и..
– Только на основании справки из роддома, – ввернула почти с вызовом холеная дамочка.– И соответственно должны быть карта диспансерного наблюдения, история болезни, в её больничной карточке должны быть сделаны все отметки за период…
– Да, Марина Александровна, – градом рассыпал гнев Андрей Петрович. – На основании справки из вашего роддома. Вы лучше меня знаете, как это сделать. Мать Дьякова Тамара Олеговна. Отец…
Марина Александровна сверкнула яростно глазами.
– Вы понимаете, что я не могу на это пойти?
– Не можете вы, пойдет другой. – Андрей Петрович, еле заметно дернул уголками губ.
Лицо Марины Александровны секунду назад отражавшее всю гамму несогласия и непримиримости окаменело. Кажется, даже губы затвердели и теперь не слушались хозяйку:
– Хорошо… пусть другой.
– Подождите, – Ольга Вячеславовна на мгновение осмелилась вскинуть глаза на Андрея Петровича. – Возможно, товарищ подождет. И мы все сделаем, как положено. То есть заявление, справка о здоровье, копия свидетельства о браке, характеристика, …две... неделя... да неделя... Там рассмотрение заявочки. Я потороплю... Месяц. Всего месяц, и препятствий не будет.
– Тогда лес и машины, тоже через месяц, – буркнул «Мозгуй».
– Ребенка он заберет сегодня, – даже как-то устало бросил Андрей Петрович.
– Завтра, – тихо возразила Марина Александровна. – Пусть обследуют.
Что-то похожее на уважение шелохнулось в душе к упрямой Марине.
– Какие гарантии, что завтра меня к черту в больнице не пошлют?
– Не пошлют, – пророкотал глава. – Все свободны
Женщины поднялись враз. На долю секунды Труфанов увидел ряд стульев в приемной, обреченно понурые фигуры посетителей и дверь закрылась.
– Вот видите, Александр Федорович, все и решилось, – Андрей Петрович покрутил в руках прозрачную пирамидку, на голову, заточенного в пластик Будды, посыпались монетки. – Подарила монгольская делегация. Люди исключительного такта.
– Бруса тебе сколько?
– Пятьдесят кубов. В срок до 15 июня.
Четверть «лимона» – подсчитал «Мозгуй», определяя цену Анастасии Дьяковой.
Продолжение следует...
|
