Наталья Ковалева
Сладка ягода – рябина
 Тягучий и стылый катился вечер, ветер навалился дурниной, рваный, студеный с острыми и колкими хлопьями снега.
– Вот тебе и апрель, – подумалось Мишке.
И еще подумалось, что надо бы у Катюхи забор приподнять, совсем слег, вот надавит погодка и хрустнет у подгнивших столбов. Хотел было глянуть, оценить размах предполагаемого трудового геройства, но ноги в Катькиных шлепках – все равно, что босые. Не-е-е, в другой раз, прошествовал важно в спальню, под бок к горячей хозяйке.
– Ой! – взвизгнула. – Ты холодный такой!
– Да ну? – заиграл Мишаня бровями и теснее прижимаясь, задышал в шею.
Катеринка выгнулась гибко.
– Миша, я о другом!
– О каком таком другом?! – притворно пристрожился. – Я тебе дам вот!
И поднес под нос увесистый кулак. Женские пальчики заработали споро пытаясь разжать пятерню. Возилась с детским упоением и все заглядывала в синие глаза. Глаза обдавали теплом, щурясь сыто. Хорошо было Мишане здесь, точно Бог по душе в мягких тапочках прошелся.
– Эх, Катя, Катерина, маков цвет! Песню слыхала? – спросил в упоении.
– Не слыхала, а слышала, – поправила.
– А разница в чем? – насторожился, и на душе божьих следов поменьше стало.
– В том, что правильно «слышала». Мишка, ты, Мишка, медведушка-соседушка. Такой же сильный, добрый и дремучий.
Катерина улыбнулась. А Мишаня нахмурился. «Дремучий» – явно не комплимент. Но опять же, вкупе с «добрым и сильным», вроде ничего.
– А я ведь поступил в техникум, лесной. Даже проучился год. Вот ты, думаешь, там у тебя тополь под окном растет?
– Тополь, – неуверенно ответила девушка.
– Популюс лаврофолия! – победно соврал.
Потому как «лаврофолия» – это вроде что-то другое, а как Катькин популюс зовут, черт его знает.
– А сосна как будет? – разинтересовалась подруга.
– Пинос сибирикос, я почему запомнил, ну как понос сибирский, хм, а популюс… он и есть популюс.
– А береза?
Мишка напряг мозги, но кажется удивлять было уже нечем.
– Бетула, – подсказала Катя. – Она и белая, потому что в ней бетулина много, вещество такое. И пинос сибирикос – это кедр… Я – биолог по образованию, просто ставки не было, дали начальные классы.
Мишке, как кто таракана в душу запустил. Так погано стало. Ну могла бы и промолчать. Бетула, бляха-муха…
– Я и не Мичурин. Я – водила, детка.
Сел порывисто, и тут же отдернул ногу, под ней что-то хрустнуло. Извлек коробку от диска и машинально прочел: «Классика на все времена.Государственный камерный оркестр «Виртуозы Москвы».
– Дремучий, значит… – повторил.
– Обиделся? Ты не обманывай меня, просто? – Катюха потерлась носом о плечо.
И замолчать бы ей, но она добавила:
– Я тебя и дремучим люблю.
Мишка хмыкнул:
– Это я тебя люблю, а ты подмаргиваешь.
И тяжело рухнул на кровать, обхватил руками подушку.
Катя поежилась, точно сырость апрельская комнату наполнила, и даже в кровати скрыться от нее некуда. Скомканное молчание еще повисело минуту, другую, и взорвалось Мишкиным храпом.
Засыпал он мгновенно, и просыпался легко. Катя обычно ставила будильник на половину девятого, чтоб милый мог успеть до полуночи добраться до жены. Мишка спал, а она сидела рядом и смотрела, как бегут стрелки. Слишком быстро для стареньких и беспощадно точных часов. Вот еще минута и вскочит, уже сильный и говорливый, точно не он засыпал час назад, уставший от сладкой «пахоты». Чмокнет в нос, скажет:
– Не грусти, красивая.
Махнет рукой из кабины, оставляя сумятицу, тоску и особую наполненность собой. Точно не оторвался уже, а все еще в ней. Память тела… стыдная, и от того желанная, бродила, как молодая деревенская брага, бурлила, пенилась, а Катерина Львовна порхала по школе и напевала, и звенела, и смеялась. И была особенно хороша. Она это точно знала, и только иногда, ловя осуждающие взгляды коллег, сбивалась. Но память опять и опять поднималась волной, бесстыже дразнила, и тянулась рука за телефоном, набрать девять цифр и услышать далекое:
– Привет, красавица.
Не походил Миша на всех, кого раньше знала. Сильный, яркий… смелый… сексуальный… брутальный… Из всего ряда эпитетов, Кате больше всего нравилось «брутальный». Она даже толкование нашла и смутилась «Жестокий, звероподобный». Душа с толкованием не согласилась:
– Настоящий он! – крикнула сумасшедшая её юная душа, истосковавшаяся от одиночества в маленькой позабытой Богом Новоселовке. И тело с душой согласилось…
* * *
– Саша, вот ответь мне на простой вопрос, почему ты опять не в свое дело лезешь? – Нина на брата, как Ленин на буржуазию, со всем презрением и негативным восприятием окружающей действительности в лице «Мозгуя». Вопросы Нина задавала исключительно риторические. От него требовалось слушать, он и слушал.
– Пойми ты, Сашенька, купил не деревеньку в сто душ…
– Восемнадцать душ и двенадцать единиц техники, Нина, – рас-смеялся «Мозгуй».
– Саша! Ты купил технику, гаражи, что там еще?
– Земельный участок, общей площадью пятьдесят соток, с расположенными на нем строениями.
– Так вот! Ты не купил вместе с «Сельхозтехникой» еще и право распоряжаться жизнями людей, понимаешь? Сводить, разводить. Я, на месте твоего Мишани, послала бы, как это у вас водится, далеко за нормы литературного языка. Это его жизнь! Правильно он живет или нет. Имей такт не совать свой нос в чужое белье.
– И что делать прикажешь, пусть одни пурхаются? Там дети, между прочим. Маленькие совсем. – «Мозгуй» и сам был не рад, что ввязался в эту историю, что ему Мишка? Что ему Томка?
…Хотя Томка …Томка. На неё всегда удивляться хотел. Если все их разговоры вместе собрать, то и тридцати минут не наберется. Но было что-то в ней такое, мышь серая вроде, а черт знает. Шарм? Да, какой там шарм. Лад какой-то, тепло. Вот есть бабы, что собой готовы весь мир согреть и не в труд им это, а в радость. «Мозгуя» подмывало иногда спросить, а Тамара ругаться умеет? А реветь? А, по бабьему обычаю, истерику закатить с битьем посуды? Но и сам догадался: этими талантами Бог Тамару и обделил. Ей бы характер иной, может, Мишка бы не бурел так. Мужика иногда надо, ой, надо в кулак зажать.
– Что делать? Теперь уже выходить, раз привез. Сашка, ты б в своей жизни сначала порядок навел.
Окинула придирчивым взглядом дом, приветливо таращивший глазища окон на разноцветный палисад и шумную улицу:
– Хозяин, твой Мишка, видишь, какой дом крепкий.
– Хозяин, – согласился. – Баб меньше любил бы, и цены бы ему не было.
– Женщин, Саша. Бабами на мосту сваи забивают.
Звонко откликнулась собака во дворе, не злобно, больше для порядка.
– Дядя Саша, Трезорка не достанет, заходи! – раздалось, калитка тут же распахнулась.
Нина вдруг отодвинула «Мозгуя» и удивленно спросила:
– Борис? Костюнин?
– Ой, Нина Федоровна?
Бориска попятился и лихо скрылся за воротами, захлопнув их перед самым носом.
– Твои ученики тебя любят, – констатировал «Мозгуй». – Пошли, что ли.
– Саш, он очень закрытый мальчик… И я не классный руководи-тель. Я полгода литературу вела у них. Когда Ида Петровна...
«Мозгуй» подтолкнул растерянную Нину к воротам:
– Вот по пути будете Чичикова читать. Папашку его доставлю, через час-другой. Вот с бабы, пардон, с женщины стяну…
Машина сорвалась с места, Нина Федоровна вздохнула. Сашка выбора не оставил. Это же Сашка…
Глава пятая, в которой «Мозгуй» предается воспоминаниям
– «Вот и прибыли!» – хмыкнул «Мозгуй».
Мишкин КамАЗ, как мандарин под новогодней елкой, прячь, не прячь – заметен. Да и попробуй утаи двадцатиметровую дуру в деревне, где три улицы и одна школа.
Чуть на горку поднялся и вот он, родимый, оранжевой «головой» сияет.
Что КамАЗ Мишки Дьякова «Мозгуй» не сомневался. На дверце – эмблема. Буквы «А» и «Т», вписанные в штурвал. Толи Александр Труфанов, толи «Алтран», хотя и то, и то – верно. «Мозгуй» четко помнил, как рисовал эти эмблемы на кабинах КамАЗов и МАЗов, уезженных в хлам, а сердце шло вприсядку, выстукивая шалый ритм. Ударный труд на благо капиталистической Родины и собственного кармана для новоиспеченного предпринимателя начинался с баллончика краски и трафарета. На художника денег уже не осталось – все под чистую вбухал в двенадцать машин, остов от гаражей и полгектара земли, обнесенной частично уцелевшим кирпичным забором. Зато в придачу, совершенно бесплатно прилагалась федеральная трасса, до областного центра – рукой подать. А это уже замах на дальние рейсы, тяжелые, но сытные и выгодные. Если еще стоимость фрахта не заламывать...
«Мозгуй» обозревал свои владения, как король. И виделись ему ко-лонны машин, выходящих из новых ворот его предприятия. Он так явственно и сочно рисовал себе картину грядущего в скорости достатка, что реальность спряталась где-то в тени. Впрочем, до поры, пряталась. И уже через неделю Труфанов очень четко осознал, что приобрел он даже не кота в мешке, а его хладный труп. Или почти труп.
Гаражи, проданные на слом, давно стали кучей битого кирпича, и случайно уцелевшая техника томилась под открытым небом. Вечерами мужики тщательно прикрывали машины тентами. Языческий танец людей, никому ненужных над техникой, которую за давностью лет надо было бы списать на металлолом.
Людей было меньше чем машин. Безнадежно-трезвые с утра, к обеду они неизменно становились радостно-пьяными и говорливыми. А к вечеру надирались в хлам. Они даже смену собственника не заметили. Взирая на хозяина мутными обреченно-покорными глазами, они внимательно слушали пламенные речи и призывы, но не слышали ничего.
«Мозгую» тогда казалось, что у них, бывалых шоферов, с кем когда-то начинал работать, и кто его, щенка мокропузого, учил машину чуять даже не сердцем, а седалищным нервом, не осталось уже ни души, ни мозга, ничего, кроме инстинкта работать. Они уже наверное и не помнили, ощущение техники, покорной велению человеческих рук. Забыли напрочь, какие они, «живые деньги», и смысла в самой работе не видели. Но инстинкт гнал их каждое утро к воротам предприятия, заставляя стягивать громадные тенты, а вечером опять набрасывать их на машины. Изо дня в день, в течение двух месяцев новоявленный директор пытался найти хоть какие то заказы, но муниципальные тендеры и аукционы выигрывали другие. Частный клиент предпочитал фирмы покруче, чем вялотекущий «Алтран», прозванный злоязыкими сельчанами «Арбатрансом», все за ту же букву «А», которую он с таким кайфом выводил на усталых кабинах.
А потом «Мозгуй» запил… Хотя тогда еще он не был «Мозгуем», он был «Слышь, новый». Почтения и уважения к себе Труфанов не требовал, понимая предприятие переходило из рук в руки, как пьяная девка, и любое руководство в глазах шоферов давным-давно потеряло остатки репутации. И когда к новому, 2001 году, не смог выдать людям ни копейки, он нашел, как ему казалось, единственный выход – продать относительно новый КамАЗ. И денег бы хватило на расчет, зарплату, премиальные за собачью верность.
Нашел покупателя…
Взял задаток…
Но однажды пятерня Мишки Дьякова вцепилась в шефовский кадык:
– Только, сука, продай моего «татарина», – зашелестело в рожу перегаром и ненавистью. – Мне ж по хр.., где Новый год встречать в доме или в зоне.
Странно, но «Мозгуй» не испугался – сил уже не было на эмоции.
– Продам, – прохрипел. – Людям платить надо…
Рука противника ослабла, нырнула в карман за сигаретами… Вот тогда Дьяков и выдал полный расклад по машинам. По всему выходило, что из дюжины убитых, можно собрать семь, которые будут бегать и весьма шустро. И он, Мишка Дьяков, готов взяться за ремонт, если шеф с продажей потерпит.
– Будет техника, будут заказы. Это так, пока не верят, что справимся. – пояснил Дьяков. – Все же знают, что СХТ сдохло, нет нас в природе. А кто ты такой? Еще не знают.
Сколько часов они провели на ямах? А кто знает. Не считал. Приползал домой за полночь, уходил с утра. К апрелю и в самом деле скидали рабочий автопарк.
Но вот чего «Мозгуй» не понимал и никогда не поймет, почему, едва появились первые заказы, из шоферов в «Алтране» остался только Мишка. Загадка великой русской души – пить, тоскуя по работе, и бежать прочь, едва она замаячила на горизонте.
В центре занятости развели руками: «Шофера с требуемой категорией на учете не стоят»… Еще в каком-то лихорадочном веселье он заключал договора, прикидывая, что если делать по три рейса то можно... Но «делать эти самые рейсы» было некому. Мишка и «Мозгуй». «Мозгуй» и Мишка. Июнь отпахали на разрыв, отказать нельзя, больше не обратятся, работать без сна – тоже. Парадокс был в том, что доведя единственное автотранспортное предприятие до банкротства, район страдал от нехватки техники.
Продолжение следует...
|
