Наталья Ковалева
Сладка ягода – рябина
 – Андреич! Стой! Стой!!! – Катерина так взвизгнула, что водитель желтого носатого ПАЗика по тормозам, как по таракану, топнул от души. Ребятня чуть с кресел не попадала.
– Оксана, Оксана, сама свози их, скажешь, что я к зубному !
Та ни да, ни нет ответить не успела, а Екатерина Львовна, учитель начальных классов Новосельской школы, уже мчалась к доверчиво прикорнувшему на обочине КамАЗу, только успевая выдергивать каблуки, проваливающиеся в кашу из снега и грязи.
Андреич крякнул в кулак, сильно сожалея, что материться при детях не обучен:
– Мишка, что ли?
– А к кому еще она так бы рванула? – отозвалась недовольно подружка.
– Катерина Львовна с нами не еде-е-е-ет? – заканючили все понимающие дети.
– Тихо! Она с нами съездит в другой раз!
– Так, что? Едем? Не ждать? – Андреич усмешку усами прикрыл и для верности еще папироску в рот кинул.
– А вы, думаете, что она теперь оторвется? Поехали.
Ребятня носы о стекло расплющила…
ПАЗик проплыл мимо.
Впрочем, не видела это Екатерина Львовна, отчаянно долбясь в дверь машины и силясь удержаться на узкой подножке КамАЗа.
– Мишенька… Миша… Миш, – раздалось над полем и деревней в сто сорок пять дворов, сперва тихо, а после уже неприкрыто радостно – Мишенька-а-а!
Дьяков еще минуту лежал и слушал этот радостный крик. Но всё же поднял отяжелевшую башку, поискал мутными глазами… Катюшка… Махнул, мол с той стороны забирайся.
И когда плюхнулось рядом тугое тело двадцати трех годков от роду, гибкое, пахнущее апрельской сыростью, духами, нежностью, жадной до ласк и впечатлений молодостью, стало как-то спокойнее.
– А я к тебе. Ушел я от жены. Навсегда ушел.
Сказал и поверил. И Катюха поверила. Распахнула карие с золотыми бесенятами глаза и выдохнула полной грудью:
– На-все-гда-а-а-а?
И сорвалась с места, прижалась жарко.
– Ну-ну, – усмехнулся. – Ты отодвинься пока. Мне ж рулить еще.
Но руки её оторвать от себя не поспешил.
«Может, оно и к лучшему…», – подумал.
* * *
Труфанов Александр Федорович, прозванный подчиненными за въедливость и дотошность «Мозгуем», устроился на ступеньках крыльца.
От свалившихся новостей ошалел. Нет, что Мишка из дома ушел, это нормально, у него раз в полгода страсть на века. Исход прогнозируемый. Но вот, что вечно тихая Тамара против мужа пойдет, неожиданно. Хотя, женщины до детей дурные. А Томка вечно с ребятней, как тягач с прицепом. Сравнению улыбнулся, Мишанина супруга ни ростом, ни статью не вышла. Какой тягач? Велосипед двухколесный.
Рядом с откровенно красивым Дьяковым смотрелась Тамара, как серая копалуха возле яркого глухаря, – не сразу и поверишь, что птицы одного гнезда. И так же, как капалуха, ничем себя не обнаруживала. Года два «Мозгуй» думал, что Дьяков холост. Томка на базе не появлялась, ни за мужниными деньгами, ни за тем, чтоб забрать разгулявшегося Мишку. И только когда завалились они к Дьякову, обмывая толпой какую-то негаданную радость, вдруг выяснилось: на свете есть Тамара. Тенью скользила она от плиты к столу, торопливо уставляя стол тарелками, вазочками, блюдцами и всё время улыбалась.
– Дьяков, а жена у тебя, – начал «Мозгуй» какой-то стандартный комплимент. Тамара впервые за два часа подняла глаза на Труфанова. И он замер на полуслове. Глаза… Так завораживает бьющийся огонёк свечи в полнейшей мгле, течение реки, первый снег, прячущий жирную осеннюю грязь… Мягкие безмятежные, глубоко серые, бархатные… В них не отражалась ни суета, ни озабоченность, ни досада на свалившихся некстати гостей. Точно Томка знала, что-то недоступное им, какую-то особенную тайну, которая и дает ей право вот так смотреть с бесконечной кротостью и пониманием. Будто душа каждого – открытая книга, и женщина читает её легко, а потому может простить и объяснить абсолютно всё.
Комплимент так и остался недосказанным. Никто, кроме «Мозгуя», и не заметил ни оборванной фразы, ни смутившейся Томки. Гулянка развернулась весело, шумно и в ней Тамаре, с её кроткими глазами, места не было.
– Ну и что ты теперь делать будешь? Олеговна?
Женщина пожала плечами:
– Да, вот, у вас спросить хотела, у меня больше начальства знакомого нет.
– Ай, нашла начальство. По уму надо Михаила как-то возвращать, без него тебе девчонку не отдадут, Тамара, все же надо её сдать пока, по закону выходит, что ты её украла.
– У кого? – Томка часто-часто заморгала.
«Мозгуй» задумался, поискал ответа:
– Не знаю, Олеговна, не знаю! Я советчик плохой. Ты знаешь, где твой-то обретается?
И как тут ответишь, Тамара курам зерна кинула, вроде бы не её спросили. Глянула через плечо. «Мозгуй» сидел все также, вытянув длинные ноги. Хороший у Мишки начальник. Вон как запросто пришел, не гордый. «Мозгуй» смотрел с усмешкою, такой особой, ласковой.
– Александр Федорович, может, чаю попьете? Я там блинов напекла.
– Том, ты когда все успеваешь?
– Я-то? Да само как-то все. Так что пойдемте? – стянула кофточку на груди, застеснявшись пристального взгляда
– Пошли…
«Мозгуй» смотрел и удивлялся бабьей натуре, зашпаклевала синяк, отбрехалась, мол, стол виноват. Поверила, что эту версию впялить сумела и ожила. Эх, Мишка, сукин ты сын. Что же ты…
– Ты сядь-ка, Тамара, передохни. Я вот деньги за рейс привез, – солгал он в непонятной самому себе попытке хоть как-то унять сейчас разливавшуюся в бархатных глазах горькую тоску и обреченность. Достал портмоне, прикидывая, хватит ли за рейс наличности…
Но Томка резко, даже испуганно, оттолкнула прочь протянутые купюры:
– Нет, нет Алексанфедорыч, ему, ему вези.
– Да куда ему?
Женщина вздохнула, смахнула с чистого стола несуществующие крошки.
– У нас кофе есть. Или чай? А, может, молока? Ну, в кассе, где. Ругается он, если я получаю за него.
– А в кассе не буду держать. Бери. И трать, У тебя дети, это он там...
И прикусил губу, Томка по обыкновению оговорки не заметила. Только сжалась, и в который раз прикрыла опухшую скулу платком.
– Слушай, Тамара Олеговна, премию выпишу, тоже тебе привезу. Выходные у него кончатся, все равно на работу выйдет. В общем, притащу его. А насчет девчонки. Спрошу, может, и оставить получится. На брошенных детей очереди нет. Только все же сходи ты в соц…
Лицо Томки вдруг помертвело, без того блеклое побледнело враз, глаза, ясные, как небо в июле, потерялись, помутнели…Руки судорожно хватанули край клеенки и посыпалась посуда, забренчала.
– Черт! – ахнул, склонился над рухнувшей женщиной, захлопал по щекам.
– «Скорую» вызывай! – скомандовал выскочившему на шум мальчишке. – Обморок!
Но Бориска молча выдернул из аптечки флакон. До рези в глазах – запах. Нашатырь.
В себя Томка пришла, когда вокруг уже суетилась фельдшерица:
– Ну вот, вот, вы как себя чувствуете?
– Хорошо, – выдавила Томка.
– Часто это бывает? – врачица спросила не её, а «Мозгуя». Тот плечами пожал.
– Ага, – всхлипнул Бориска. – Только она не разрешала «скорую»…
– Серьезное что-то?
– Все может быть. Пульс редкий. ЭКГ надо делать.
– В больницу?! – испугалась Томка. – Я не могу, я грудью кормлю. Что же их? Куда?
Врач покачала головой.
– На дневной стационар можно завтра прийти. А лучше увезти вас прямо сейчас. Синяк у вас. Может, он спровоцировал обморок.
– Ударилась я! Вот об край, споткнулась…
– Везите! – властно отрезал «Мозгуй», стыдясь безотчетного женского порыва прикрыть Дьякова. – Тома, не спорь. Найду твоего, пока мы с Борисом справимся.
Он так выдал это «справимся», что Борька не возразил. Зато мать воспротивилась яростно:
– Нет! Нет! Куда я детей? И девчонку, её же нельзя – с Мишкой.
Поднялась с подушек уже и ноги в тапки сунула…
– Лежать! – зычно басанул «Мозгуй». – Никуда твоя девчонка не денется. Собери мать, где, что у вас?
Скомандовал Борьке и... полез беззастенчиво в комод сам, так будто всю жизнь жил в этом доме, и где находятся её бельишко и прочее, знал наверняка.
Когда «скорая» исчезла из виду, Бориска спросил:
– Она не умрет?
– Не должна, ладно, я сейчас тебе тётю Нину привезу, она лучше меня все объяснит, а к вечеру папку жди.
– Не папка он мне! – отрезал.
– Ну, папка не папка, а воевать вы тут вдвоем будете, – отрубил.
Бориска обреченно вздохнул... Вдвоем.
Глава червертая, где выясняют возраст и отношения
Первое, что Бориска сделал, это нажал на заветную кнопочку. В трубке забулькатила задорная музыка. Юлька доступна – уже легче! В горле защекотало, как обычно перед неторопливым: «Алло, Семенова Юлия». Кто её так научил здороваться? Но Бориске нравилось это очень. Хотя, разве что-то в его Юльке может не нравиться?
– Хелп ми, Семечка, – бросил в трубу, стараясь не волноваться.
И знал, что услышит:
– Сейчас, Косточка.
Юльке можно не объяснять, что случилось. Вся улица в курсе дела. «Недремлющее око» Березового пару раз за солью приходило в лице бабы Маши. Соль выдал. Информацию «Куда? Почему? К кому ушел Мишка», – не получила. Сама уже небось додумала и со скоростью интернета передала по всему селу. И черт с ней, просто маму жалко.
На крыльце застучали задорно каблучки, Бориска к двери прыгнул резво, но спохватился, напустил солидности, лениво и вроде небрежно проводил девчонку в дом.
– Ой! – всплеснула руками Юлька. – Двое! Борь… Значит правда? Ты как?
– Жив! – отрапортовал, собой любуясь. – Деньку накормил, дрыхнет сурок. А вот это Настя.
Настя сосредоточено уставилась на девчонку. И Бориска перепугался, что опять заплачет. И что с ней тогда делать? Но сейчас мальчишку больше другой вопрос занимал, чем кормить мелкую? Дениска уже все подряд метет, ну в смысле пюре и смеси, да и кашу как ему варить Борис знает – мама научила. Но мама, кажется, только грудью Настю кормила. Бориска честно в интернете поискал, что, как… Но пока мало что понял. Вот и понадобилась ему Юляшка, как воздух. Она все же больше понимать должна.
– Её накормить надо, – пояснил он задачу. – А чем можно, я пока не точно усвоил. Короче, кое-что в инете надыбал, пойдем…
Но Юля не в интернет, а на кухню стриганула. Борька сгреб Настю и потопал следом. Юлька к полке потянулась. На цыпочки встала. Бориска честно пытался не смотреть, но как тут не смотреть, если над джинсами – белая полоска тела. Кто им такие штаны придумывает?
– Вот, Борь, от месяца. Ты как думаешь, ей месяц есть? – спросила, внимательно изучая банку с детским питанием.
– Да я-то откуда? Ты ж у нас женщина.
– Дурак! – вспыхнула Юлька. – Какая я женщина!
– Ну, в смысле, не мужик, – пояснил.
А Настя расцвела по обыкновению, во весь беззубый роток и у глаз лучики прорисовались. Бориска крепился, крепился, но тоже улыбнулся в ответ.
– Смешная, да? – спросил виноватясь за недостойное мужчины поведение…
– Хорошенькая какая! Агу? Агу? Настюша? А кто у нас плакать собрался? – состроила «козу» Юляшка.
Настенка уставилась на пальцы, мордашка её тут же сморщилась…
– Ой, мама! Борь, скажи, скажи ей что-нибудь!!!!
Бориска умостил девчуху удобнее и выдал речитативом знакомый рэпчик:
– Она хочет, чтобы мы с ней были кентами, но что же ты тут затираешь мне, мами? Этому не быть никогда, да, да! Этому не быть никогда, да, да!
Как-то несолидно казалось, при Юльке про сороку-ворону вытанцовывать. Он бы и еще отжег что-то, но в руках Настюшка, тут не до выкрутасов…
– Есть! – прервала Юлька. – Ей даже побольше месяца, потому что маленькие только в месяц улыбаться начинают осознанно. Значит смесь можно! Я разведу, а ты бутылочку принеси.
И вот тут Бориска вдруг услышал, как что забулькало, так будто кто-то воду из стакана в стакан перелил, чуть громче… Настюшка головку запрокинула.
– Ой! Она хохочет! Хохочет!!! – и Юлька сама рассмеялась, а следом и Борис, забыв напрочь про все страхи и тревоги.
Бутылочку Настя ухватила жадно, не заметив, что перекочевала на Юлькины руки. Бориску куснула было невиданная до сих пор ревность, но Юляшка поманила за собой в комнату, к дивану:
– Постели.
Кинул, волнуясь, клеенку, пеленку, подушку. Помог устроиться девчонкам и присел на пол, наблюдая, как старательно воюет с бутылочкой Настя, а больше того любуясь на совсем близкое Юлькино лицо, очень сосредоточенное и светлое, точно внутри фонарик зажгли: «Инстинкт материнства», – вспомнилось. – «Вот он значит, какой…».
– Рядом ляг, ей теплее будет, – прошептала подружка.
Теперь и совсем близко были зелёные Юлькины глаза, с крапинами по краю зрачка и Настюшкин затылок с темными кудряшками. Осмелев, потянул одеяло, укрывая девчонок пуховым покоем и теплом. И вдруг не удержался, ткнулся губами в крохотную темную голову.
– Хороший ты, Борь… – шепнула Юлька, тихонечко, но он услышал.
Продолжение следует...
|
