Сладка ягода – рябина
Глава тринадцатая, в которой Труфанов идет на уступки
 Мозгуй улыбался, глава хмурился, заведующая образованием чай пила, не спеша, интеллигентными глоточками. Когда рот занят, говорить не надо. И что бы она сказала? Всё уже перетолковано.
Труфанов в который раз плечами пожал:
– У меня заказы до ноября расписаны. Сниму машины – деньги потеряю. Оно мне надо?
Андрей Петрович качнулся с пятки на носок, как китайский болванчик:
– Да-да-да! – выдал речитативом и опять: вперед-назад, вперед-назад.
На частный бизнес глава Березовского района влияние имел, но не в той мере, в какой хотелось бы. И что самое обидное, бизнес эту независимость, пусть и относительную, очень хорошо понимал. Все привычные речевые заготовки о мере ответственности каждого и социальном благополучии производили впечатление... на новичков и неудачников. Но едва дорастал начинающий капиталист до ежемесячной прибыли в пару сотен и гордого звания «средний класс», тут же и забывал, по чьей земле ходит и кто в Березовске настоящий хозяин. Плечи распрямлялись, голос крепчал, и улыбка скользила по губам другая, едкая. И едкая настолько, что Андрей Петрович рад был обычному их немногословию. Власть испокон веку держится на деньгах и страхе, ни тем, ни тем козырять с бизнесменами глава не мог. Нет, если поискать, то можно найти и законное право зажать того же Труфанова. Вот землица у него…
– Земля в аренде?
Мозгуй улыбнулся щедро:
– С вашей арендой по миру пойдешь, в собственности.
Нет, для предпринимателей другие подходы нужны. Главушка исподлобья глянул. Внимательный взгляд, насквозь прошивает, не первый год у власти, из старой гвардии, временем проверенной. За глаза так и звали главу «комсомолец», и райкомовское прошлое помня, и за невероятную активность. Такому, точно, дай точку опоры и перевернет землю. Уже потом будет думать: к худу или к добру.
Андрей Петрович губами пожевал невидимое что-то… Крутит Труфанов. Крутит. А обманывать его – дело гиблое. И не таких видал. Ну, что для Труфанова две машины? У него их – полсотни.
– Общее дело. Хорошее, – проникновенно начал. – Березовцы эту школу тридцать лет ждут, – глава паузу выдержал и добавил проникновенно. – Вот и ваши б дети…
Мозгуй проникновенности не принял:
– Я и женатым то не был. Допсоглашение.
– Да нет у нас денег, – Андрей Петрович руками развел.
Денег и в самом деле кот наплакал. Район на областных дотациях выживал. И каждый объект капиталовложений, черт слово-то какое, каждая маломальская стройка Березовского муниципалитета под микроскопом изучалась. А нужна ли она? А докажите! Чего проще доказать. Вот старая школа: с крыш течет, стены сгнили, полы такие, что учителя каблуки боялись носить. Все сто раз снимали и фотографии демонстрировали, и комиссии возили, три года выпрашивали. Дали средств по минимуму, а сроки установили рекордные – три месяца. И попробуй, уложись. А главное, попробуй не уложись! Тут и господь бог, в которого Андрей Петрович истово стал верить где-то с года девяносто пятого, не поможет. Да, что Бог, он далеко, а губернатор области рядом. Час пути по трассе. Заглянул в непроницаемые глаза Труфанова, надеясь. Но в них стыл прошлогодний снег, тот самый, что «Алтран» в декабре вывез на снежный городок. Не рассчитались. Скоро очередная зима… И кого просить кроме Труфанова? Монополист, практически.
За окном, тяжко громыхнув прицепом, прогудел красноголовый тягач. Кажется, даже солнечные зайчики в глаза ударили от новой-то кабины отразившись.
– Ты и так со школы немало возьмешь, – вырвалось неожиданно резко.
Труфанов это досадливое «ты» уловил, и усмехнулся в ясные очи вельможного комсомольца глядя.
– Я этот заказ по твоей просьбе и поднял, считай, спонсорская помощь тебе и селу.
– Александр Федорович, система госзакупок. Не можем мы дороже, друг дорогой, закон.
Глава молитвенно руки под подбородком сжал. Но что Мозгую до его проблем, своих выше крыши.
– Даром, но с наваром – твой закон. Я едва солярку и зарплату оправдаю. Все, машин не дам. Мне же еще и есть что-то надо. И налог тебе платить.
Это «тебе» внезапное и вроде даже уничижительное, как шило под ноготь.
– Не мне! – резанул Андрей Петрович. – Государству.
Труфанов должен был при слове «государство» приосаниться и об общей ответственности вспомнить, но только губами передернул насмешливо и, главу не спрашивая, закурил. Андрей Петрович слюну сглотнул, когда президент про здоровую нацию сказал, он принародно курить бросил. Красиво вышло. Но все еще тянуло, да так тянуло, что горло перехватывало… Оглянулся на молчавшую до сих пор заведующую отделом образования. Она смотрела в чашку и старательно размешивала давно остывший чай. Да, не стоило бы её брать. Внушительно поднялся:
– Машины я в «Урожайном» возьму, но тебе…
Он не успел еще додумать, чем же таким напугать Труфанова, как тот вдруг сочувственно вздохнул:
– Не возьмете, «Урожайное» сама на моих машинах выезжает. До понедельника жду еще с соглашением, а там извините.
Провожать гостей не стал. Да они такого такта и не ждали.
– Все таки он хам, да? – чиновница не утверждала, потому что не смела при самом Андрее Петровиче что либо заявлять наверняка. – Что же делать будем?
– Это частный бизнес, – раздраженно произнес глава, – Что мне, руки ему выкручивать?
Молчали тяжело… И только поднимаясь в кабинет глава отрезал:
– Правительство меня порвет, если школу к сентябрю не сдадим. А я порву вас, думайте, Инна Геннадиевна. Думайте.
И загрохотал калеными шагами по коридору. Инна Геннадиевна подождала, когда за начальственной спиной закроется дверь и торопливо застучала каблучками в свой кабинет.
* * *
Бориска перемахнул через забор, уверенно нырнув обеими ладошками в крапиву. Взвыл, замахал руками, заплясал на месте.
– Борька! – над головой раздалось. – Опять тебе калитки нет?
– Дядя Коля! Мне к Алексан Федрычу! Позарез!
– Депеша, аллюр три креста? – сторож Николай Михайлович, по всему видать, поговорить хотел.
Но Бориска с ходу закивал, хотя, ни черта про кресты и аллюры не понял.
– Дуй, в кабинете.
И в спину закричал:
– Если про Мишку спросить, так назад вышел, завтра утром ждите!
Мальчишка уже не слушал, распахивая тяжелую дверь.
– Дядя Саша-а-а! – закричал с порога.
Тот час же из бухгалтерии выглянула Светлана Аркадьевна. Борька не любил с ней сталкиваться. Нырнул в кабинет.
Дядя Саша курил, уставясь в окно.
Мальчишка окликнул. И выдал торопливо все, что видел и понял.
Мозгуй на полуслове оборвал:
– Пошли!
Рванул за худенькое плечо. И обгоняя друг друга, метнулись к выходу.
Едва шаги отзвучать успели, Светлана Аркадьевна припечатала Надюшку к стулу прямым вопросом:
– Что там случилось, говори?!
– Да я-то откуда… – попробовала отвертеться секретарша.
– Надя-я-я. – покачала головой Светлана Аркадьевна, и девчонке окончательно стало ясно: врать смысла не имеет.
– Девочку у Томки забирают.
– Это мне она Томка, тебе – Тамара Олеговна. Жаль бабу… да и Мозгуя, только на мужика походить стал. – Бухгалтерша, качнувшись немалым телом, поплыла с достоинством в кабинет.
– А до этого на кого походил? – брови Надюшки взвились изумленно. Вопрос был риторический.
Но Светлана Аркадьевна обернулась:
– На мальчишку-переростка. Словно детства не было, и в машинки не наигрался.
Надя спорить не стала, потому что главному бухгалтеру полагалось знать все и даже больше.
* * *
Странно, пусто и тихо было в дьяковском доме. Крепко спал в объятьях матери Денька. Томка руки разжать боялась, а вдруг и его сейчас вырвут, заберут, унесут. Сидела на крыльце и качалась монотонно, всем телом. Не плакала, просто глядела пустыми глазами в пустое небо. Настюшкина коляска валялась вверх колесами и до странности напоминала беспомощного жука, розового, не в меру яркого.
«Что ж они коляску-то не взяли», – почему-то подумал Труфанов, но поднять её не решился. Потоптался на крыльце и прошел в сарай, извлек топор, молоток.
– Иди в дом! – скомандовал Тамаре. – Дверь налажу, поговорим.
Но Томка не пошевелилась…
А ему надо было занять себя, куда-то деть глупые руки, точно это они виноваты, что не успели отстоять Настёнку.
– Дядя Саша, Деньку разбудишь, – шмыгнул носом Бориска.
Но Мозгуй не слушая, примерил к колоде выбитую милицейским лихим напором дверь и взялся за топор.
«Гук. Гук. Гук» – разнеслось глухо.
– Господи-и-и-и! – вдруг взвыла Томка, без слез, страшно… – Что ж ты, как в гроб-то! Уйди-и-и-и!
А он тупо колотил, и странно, что Денька спал, только изредка вздрагивал всем телом и коротко выдыхал, будто не отошел еще от общего горя и даже во сне, оно не оставляло его.
Бориска осторожно разжал материнские руки, подхватил брата, косясь на сосредоточенного Мозгуя, точно для него ничего важнее этой чертовой двери. Орудовал неумело, отвык уже директор сам вкалывать, и руки сейчас точно вспоминали забытое. Напористо, зло, но неловко, будто рывками. И Томка притихла, зачарованно следя, как прилаживал он беспощадно вырванные навесы, как уходили почти по шляпку гвозди в сухое тело дерева. И хорошо, что молчал. Хорошо…
– Две машины! – рявкнул Мозгуй – Да хоть пятьдесят две!
Вбил победный гвоздь. Опробовал работу. И осмелев, неловко, как впервые, притянул к себе женщину. Томка замерла изумленно. Вскинула опухшее лицо. Не церемонясь, Труфанов ткнул его тут же к себе в плечо и сказал спокойно:
– Завтра я тебе Настю доставлю.
Тамара всхлипнула раз, другой и разревелась, лопоча бессмысленно:
– Я же говорю, кормлю, а они дверь, я куда же против троих. А он руки мне, закон, закон. А Настя, Настя...
Мозгуй прижал её посильнее и добавил:
– Все. Завтра. Реви.
Не умел он утешать женщин, совсем не умел.
Глава четырнадцатая, в которой читатель знакомится с ближайшими родственниками Мишки Дьякова
Кураевка, от трассы в сорока километрах, добрый крюк для груженого «татарина», да еще по хляби. Мишаня машину гнал, месил дорожную грязь, матом крыл, чуть не посадил на ось в двух шагах от деревеньки в монументально-вечную лужу. Подзабыл уже дорогу. Но таки вылез, на полуспущенных шинах. И до Толстой сопки дошел, а с неё вот она, Кураевка, во всей красе. Сорок дворов, речка Куляга, норовистая, хоть и мелкая, да чудом уцелевшая церквушка.
Вот ведь чудно, школы давно нет, закрыли и вывезли, а церковка с луковицей купола видна. Приметная она, когда 15 лет назад топал сюда со станции, таща в армейском вещмешке немудреные подарки и дембельский альбом, она, церквушка, вдруг обдала радостью: дома, дома, дома. И понесли резвые ноги под гору, бежал, усталости не чуя, и кричать хотелось «Вернулся я! Вернулся!!!»
Сейчас не орется. И ехать нужды нет, да и желания. Но что-то сидит внутри, похожее на гнойный нарыв, зреет, зреет, и никак не может прорваться, и так шибануть ошметьями гноя, злой памяти и ненависти, чтоб забылось все: и детство, и синее лицо мертвого отца с непомерно раздутым языком, и вечно пьяная мать, и церковь эта…
Вот и тянут туда Мишаню на жесткой сцепке, и можно по тормозам давануть, упереться, но долго ли выдержишь? Все равно поволочет сюда врасхлест, враздрызг, выматывая душу, обдавая едкой житейской гарью сорванных тормозов… Кураевка.
Еще и остановиться не успел, а пьяное и протяжное полетело уже, будя окрестных собак:
– Сына-а-а-а-а приехал! Мой сына-а-а-а-а.
Мишка всегда чутью материнскому удивлялся, как у доброй лайки…
И едва спрыгнул с подножки, полные руки обвили шею, и приложились смачно губы, дохнув перегаром и черемшинным едким духом.
Татьяна Андреевна Дьякова, а по-деревенски Танька Дьячиха, повисла на сыне всем весом налитого без меры сивухой тела.
– Сына-а-а, а нынче то у нас праздни-и-ик.
– Какой? – Мишка руки с плеч скинул и подтолкнул её бесцеремонно к покосившимся воротам.
– Дак, ты приехал и праздник. Совсем мать-то забыыыл.
– Иди уже. Что опять ворота повело? Вот же, делал?
– Когда же, вот? – на одутловатом лице недоумение пробежало, но тут же и погасло, не смогла припомнить. Мишаня вспомнил, год назад ворота ставил.
– Санька трактором зацепил, дурак он, ой, дурак. Я ж ему кричу: куда прешь?! Прет! Снес вчистую, это ж уже наладил он вороты то.
Точно невзначай хлопнула калитка в доме напротив, и дедок устроился на лавочке, сворачивая неторопливую самокрутку. Женщина победно глянула на старика, не спеша обвела окна домов, наградила сына демонстративным поцелуем и возвестила:
– Помощник наш приехал, сын-а-а-а-а….
Мишка заозирался затравленно и почти втащил её в дом.
Из сенок просторных, поставленных Мишкой, тошнотворно плеснуло в харю запахом старых тряпок, грязи, табака и въедливого самопала.
– Есть-то буишь? – мать засуетилась в поисках чистого стакана и чашки. Не нашла обтерла тарелку подолом халата и причмокнула. – Студень варила, нам Третьяковы ноги отдали и голову.
Мишку передёрнуло.
– Сытый я. Ненадолго заехал.
Поискал глазами сестру.
– Ташка-то где? – буркнул.
В тот год, когда мать родила Ташку, разом и покатилась привычная Мишанина жизнь по совсем другим рельсам. Ему тогда едва девятнадцать стукнуло, год только в армии отслужил. Отчего-то всплыли в памяти проводины. Отец налил торжественно стопарик водки и объявил:
– Вот ты и большой совсем сына.
Отец тихий был, незаметный, уезжал с утра в совхоз и возвращался запоздно. Мишка уже лица его не помнил. Поискал на стене старую фотку. Вот он снимочек, для доски почета делали. А не пригодилось. Рухнула страна в тартарары, но отец глядел прямо и взгляда не отводил, светловолосый и очень на сына похожий… Хотя уж скорее сын на него.
Мишка тряхнул головой, отгоняя ненужные воспоминания.
– Так где Ташка, что молчишь-то?
– А где ей быть, стеклышки ищет, ты на запруде глянь старой, коль надо.
Мать устроилась совсем близко и облизнула пересохшие губы.
– Гляну. Как она?
Женщина вздохнула, набирая побольше воздуха, высвободила конец платка, приложила к сухим векам.
– Ой, сына-а-а-а! – начала красиво и горестно.
Мишаня сплюнул под ноги:
– Не вой ты. Денег не дам. Говори, чего надо, сам куплю.
Мамаша замолчала так же резко, как и начала. Посидели, лупая глазами, Мишаня на карточку отца, мать – на редкого гостя. Сто лет не виделись, а поговорить не о чем.
– И не заночуешь в родительском доме? – спросила женщина осторожно.
Что дальше последует Мишка знал и рубанул резко:
– Все! Чего надо, говори? Сахара, комбикорма, курам зерна… Ташке чего?
– Так нет курей-то, а Ташке купи, вон, хоть пупсиков её да и ладно. Ты б сколько то и деньгами дал, а?
– На пропой? Нет, мать, не дам.
Мишаня дверцы буфета распахнул, шарахнулся ворох глянцевых тараканов. Захлопнул брезгливо:
– Чего едите-то тут?
– А что люди дадут, то и едим. – с вызовом ответила мать, – Я ить сына то не вырастила и ума-разума ему не дала!
Мишка отмахнулся и вышел прочь, более всего жалел он сейчас, что не затарился продуктами в городе, ведь знал же, знал, что в доме родительском давно последний хрен с водкой сожрали.
– Лады, до магазина я, за одним и машину разверну.
Мать откликнулась гнусаво и долго:
– Хоть «Боярышнику» возьми-и-и-и-и, пожалей ма-а-а-а-ать, сдохну-у-у-у.
– Со вчерашнего еще веселая, – огрызнулся.
И зашагал к машине, с удовольствием вдыхая чистый воздух.
Продолжение следует...
|
